Доклад Международного дискуссионного клуба «Валдай»

 

Валдай

 

Сентябрь, 2025

 

 

Об авторах

 

Барабанов Олег Николаевич

 

Программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай»; профессор МГИМО МИД России; профессор РАН

 

Беспалов Антон Сергеевич

 

Программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай», заместитель главного редактора сайта valdaiclub.com

 

Бордачёв Тимофей Вячеславович

 

Программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай»; научный руководитель Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ ВШЭ, профессор НИУ ВШЭ

 

Лукьянов Фёдор Александрович

 

Руководитель авторского коллектива; директор по научной работе Фонда клуба «Валдай»; главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»; председатель президиума Совета по внешней и оборонной политике; профессор-исследователь НИУ ВШЭ

 

Сушенцов Андрей Андреевич

 

Декан факультета международных отношений МГИМО МИД России

 

Тимофеев Иван Николаевич

 

Программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай»; генеральный директор Российского совета по международным делам

 

***

 

Не может жизнь по нашей воле течь.

 

Мы, может статься, лучшего хотим,

 

Но ход событий не предвосхитим.

 

Уильям Шекспир. Гамлет

 

Сейчас часто приходится слышать: происходят перемены, подобных которым не было со времени... А со времени чего? Сколько лет не было таких перемен?

 

Может быть, сорок? С момента, как изменения в Советском Союзе открыли дорогу к окончанию холодной войны и прекращению военно-идеологической конфронтации двух блоков? Или восемьдесят – отсчитывая от победы союзников во Второй мировой и создания системы Организации Объединённых Наций? Или сто с лишним, когда «старая добрая Европа», властительница мира, совершила самоубийство, развязав всеобщую бойню и потеряв по итогам череды конфликтов центральную роль в международных делах?

 

В прошлое можно углубляться и дальше. И обнаруживать аналогии, которые покажутся удачными, чтобы тут же понять, насколько теперь всё не так, как тогда. А если и похоже по сочетанию некоторых обстоятельств, то совсем иначе по следствиям, которые из этого вытекают. Погружение в исторические процессы напоминает, что они разворачиваются нелинейно. То, что ещё вчера представлялось современным или незыблемым, сегодня – уже пройденный этап. А то, что выглядело безнадёжной архаикой, снова обретает актуальность. Осознать изменения и перестроиться, исходя из них, удаётся далеко не сразу и не всем.

 

***

 

Всё менее применимый опыт

 

Следование известным, опробованным схемам, тем более доказавшим свою действенность, естественно и для человека, и для социальных групп, включая государства. История соткана из конфликтов между сложившимися картинами мира и процессами, их меняющими. Когда исторические перемены происходят плавно, противоречия несколько сглаживаются. Но при их ускорении стереотипы и образцы поведения ломаются на глазах, опережая способность осознать происходящее.

 

Нечто подобное мы наблюдаем в международных отношениях. Современное мировоззрение в основном базируется на опыте XX века. По масштабу потрясений, выпавших на долю человечества, тому столетию найдётся немного аналогов в истории. Но его багаж всё меньше применим к текущим процессам, хотя они и представляют собой закономерное развитие предыдущей ситуации. По ряду причин (идеологических, политических, экономических) к концу прошлого века сложилось мнение, будто принципы общежития, соответствующие идеалам либерального мирового порядка, не подлежат коррекции и зафиксированы на неопределённо долгое время. Это, само собой, оказалось заблуждением. Особенности именно того порядка и предопределили наступление сегодняшних перемен, быстрых, бурных, даже пугающих.

 

Какова природа этих перемен? Они ломают устоявшуюся схему? Или налицо трансформация, которая хоть и ведёт к серьёзному переустройству, не перечёркивает принципы международного обихода? Возможно, вместо чего-то радикально нового и неизведанного, мы, несмотря на головокружительные технологические прорывы, возвращаемся к алгоритмам предыдущих столетий? Попробуем понять, что происходит.

 

***

 

Устойчиво, но хрупко

 

В последние годы доклады Международного дискуссионного клуба «Валдай» отличались, как правило, умеренным оптимизмом[1]. Мы констатировали, что количество острых проблем, которые мировая экономика и политика не могут решить, увеличивается, но мир демонстрирует впечатляющую устойчивость к их последствиям. Иными словами, быстрая эрозия институтов глобализации ведёт к нарастанию рисков и издержек, но не распаду системы взаимоотношений.

 

Здесь наши оценки диссонировали с настроем большинства коллег к западу от Евразии. Они смотрели на происходящее глазами держав, доминирование которых так долго определяло содержание мирового порядка, что никто толком и не помнит, как было раньше. Понятно, что снижение эффективности мирового управления воспринималось этими державами и специалистами с откровенным алгаризмом.

 

Мировые процессы, однако, позволяют предположить, что сформировавшаяся система торгово-экономических связей и военно-политических ограничителей более устойчива, чем могли ожидать её создатели. Но роль последних будет сокращаться по мере диверсификации силы, влияния и экономического потенциала на планете.

 

Впрочем, грань между устойчивостью и хрупкостью происходящего тонка. Сама по себе полицентричность – не порядок, а просто менее линейная и намного более вариативная среда. Сложность ситуации иногда стараются компенсировать упрощением подходов. Так, общей тенденцией становится обращение к военному решению внешнеполитических задач. Право сильного если не торжествует повсеместно, то напоминает о себе в наиболее «горячих» регионах планеты. Международные институты отходят на второй план, уступая место более архаичным способам урегулирования конфликтов.

 

Главный вопрос: сможет ли мировое сообщество выйти на путь сравнительно стабильного (пусть и омрачаемого периодическими инцидентами) развития или, как было не раз в истории, совокупность разных кризисов выльется в большую войну с фатальными последствиями? Вероятность каждого из сценариев оценить сейчас невозможно. Призрак всеобщей войны сохранится надолго, если не навсегда. Она всегда возможна, но никогда не предопределена. И это позволяет мыслить в сравнительно позитивном духе. Отправной точкой для оценки перспектив может стать тезис об исчерпании потенциала кардинальных изменений в международных отношениях.

 

---

 

Есть ли революционный потенциал?

 

В истории были государства, которые предпринимали попытки добиться полной пересборки норм и правил, лежавших в основе их собственного бытия и окружающего мира. Степень решимости располагалась в диапазоне от разной степени ревизионизма, то есть стремления пересмотреть устоявшуюся систему отношений в свою пользу, до поведения революционного характера – сознательных действий, направленных на разрушение прежнего порядка вещей и создание совершенно нового. Разрушение порядка вело к потрясениям вплоть до мировых войн. По итогам потрясений переосмыслялось соотношение сил, и на его основе выстраивались формы международного взаимодействия. До следующего изменения этого соотношения.

 

Масштаб сегодняшних сдвигов, несомненно, велик, они происходят буквально во всех сферах. Но не вследствие чьей-то осознанной воли, а как совокупность закономерных процессов. Рискнём утверждать, что в мире сейчас нет сил, которые хотели и могли бы всё перевернуть.

 

---

 

Классические примеры по-настоящему революционного поведения в мировых делах связаны с социальными революциями внутри стран – Франция эпохи Великой революции и наполеоновских войн (1789–1815) и Советская Россия/Советский Союз в 1920–1930-е годы. Элементы революционного поведения присутствовали в политике Соединённых Штатов после провозглашения независимости и становления государства в конце XVIII – начале XIX века, однако страна была ещё слишком слаба и находилась на периферии тогдашнего политического пространства. В более ранние периоды говорить о революционности в международных отношениях нельзя, поскольку отсутствовал международный порядок, разрушения которого мог бы добиваться революционер. Само понятие порядка можно обсуждать только с середины XVII века.

 

***

 

Естественно, стабилизирующую роль играет фактор ядерного оружия. Оно обессмысливает прямое вооружённое столкновение между его обладателями, гарантированное взаимное уничтожение остаётся в центре отношений ведущих ядерных держав, определяет их обоюдную стратегию. Но ядерное оружие выполняет, согласно концепции холодной войны, придуманной Джорджем Оруэллом, и другую функцию: подавление ядерными державами любых по-настоящему ревизионистских устремлений более слабых членов международного сообщества. Оруэлл полагал, что изобретение ядерного оружия создаёт непреодолимое неравноправие между его обладателями и теми, у кого его нет.

 

Однако холодная война в этом, структурирующем международную политику, понимании уже не является основным принципом мирового устройства. Поскольку это «устройство» слишком усложнилось. «Верхи» не в состоянии быть полноценными гегемонами: на это у них нет ни свободных денег, ни внутренних общественных импульсов, ни даже уже и желания (пример Соединённых Штатов нагляден). Однако и «низы», расширяющие свои возможности, не хотят кардинальной смены существующего порядка. Они как раз стремятся избежать его полного слома, опасаясь побочных эффектов и видя для себя пользу в некоторых институтах. Система позволяет им повышать свой статус без необходимости поднимать бунт и принимать на себя избыточные риски. С точки зрения мирового большинства, революций просто не нужно.

 

В целом международная среда эпохи постлобализации поглощает и амортизирует действия держав, которые прежде воспламенили бы большой конфликт. Этому способствует коммуникационная связанность, технологическая гонка, всеобщая перекрёстная задолженность, наконец, запрос обществ на улучшение условий жизни, а не на героические деяния.

 

Таковы системные условия, не благоприятствующие резким переменам в международных делах. Но их одних могло бы и не хватить. Как известно, в начале XX века всеобщая экономическая взаимозависимость не стала препятствием для мировой войны. Как и почти семейные отношения между европейскими монархами в XIX столетии не предотвратили череды жестоких коллизий.

 

***

 

Важнее, что отсутствуют страны, способные к выдвижению революционной программы, прежде всего во внутренних делах, реализация которой требовала бы по-настоящему решительных действий. Никто из значимых государств не стремится к кардинальному переустройству собственного общества, перестройке его на принципиально ином социально-экономическом фундаменте. Соответственно, нет нужды в постановке подобных вопросов и на мировом уровне.

 

Чрезвычайная сложность современных обществ не позволяет предсказать, как радикальные перемены внутренней и внешней направленности скажутся на всей системе экономики и управления. Между тем внутренняя стабильность и способность власти обеспечивать безопасное развитие собственного государства являются сейчас везде приоритетом, чем-то несопоставимо более важным, чем внешние амбиции.

 

---

 

Казус Трампа: революция наполовину

 

Обсуждая потенциал радикальных перемен в мире, нельзя обойти казус Дональда Трампа. Многие его сторонники в США говорят о «второй американской революции». Воздействие 47-го президента на международную обстановку велико. По резкости его шагов и особенно намерений, которые он объявляет, ситуация выглядит довольно революционно. Но о какой революции может идти речь, если соответствующий импульс исходит от того, кому и так фактически принадлежит мировая власть? (Америка хоть относительно и слабеет, фора по-прежнему велика.) Теория революции в классическом виде, как её излагает марксизм-ленинизм, чётко постулирует, что правом на революцию обладают только эксплуатируемые, то есть те, чьи права ущемлены. «Бунт гегемона» против международных правил, сложившихся под его же влиянием, революцией по этой логике быть не может. В марксистских терминах он определяется совсем иначе: передел мира на фоне усиления межимпериалистических противоречий. В общем, тоже ничего нового.

 

---

 

\(^5\) Классическое описание таких противоречий содержится в статье Владимира Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма. Популярный очерк». Написана весной 1916 года в Цюрихе, опубликована в Петрограде в апреле 1917 года.

 

***

 

Стремление Трампа скорректировать характер внутреннего развития США объясняется обилием проблем, накопившихся у страны. Внешнеполитическая повестка Белого дома в основном диктуется внутриполитическими и внутриэкономическими нуждами. После десятилетий мировой гегемонии Америки это воспринимается как перелом, хотя, по существу, представляет собой просто признание (осознанное или инстинктивное) ограниченности возможностей самой могущественной державы мира. Сейчас Соединённые Штаты озабочены не тем, как сделать мир другим, а как обратить себе на пользу любые происходящие в нём процессы. Цель – сохранить способность решать на международной арене все задачи, которые США считают для себя принципиально важными.

 

Иными словами, что-то вроде революции наполовину. Не разрушение прежнего порядка ради создания нового, а демонтаж того, который требовал от Америки излишних расходов и усилий, – и всё. Трамписсы, кажется, вовсе не мыслят в категориях международного порядка, будучи жёстко ориентированы на национальные интересы. Как представители самого сильного игрока они с разными странами предпочитают произвольный набор отношений, в которых всё определяется дифференциалом, масштабом преимущества США над каждой конкретной страной. Благо такое преимущество, опирающееся в том числе на инструменты уходящего либерального мирового порядка, пока сохраняется практически над всеми.

 

Радикализм сегодняшнего Белого дома с лёгким привкусом либерализма – антитеза радикализма предшественников-глобалистов Трампа после холодной войны. Но это не целенаправленный пересмотр социально-политических основ. Налицо попытка справиться со всё более вопиющими перекосами, которые стали следствием резкого усиления Соединённых Штатов на мировой арене после исчезновения баланса в 1990-е годы.

 

Идеологический антиглобалистский запал Трампа симпатичен многим в разных странах после десятилетий догматического навязывания либеральных схем, которые не просто выродились в демагогию, но и стали представлять угрозу. Симпатия эта скорее эмоциональна. Мировой гегемон, претендующий на переустройство политики, действует один против всего мира (взять, например, глобальную торговую войну Трампа). Ведь он в первую очередь стремится демонтировать элементы упорядоченности (институты), которые позволяли другим странам в чём-то компенсировать силу гегемонии.

 

Даже если считать Трампа революционером, который ломает мировой порядок, он не ставит задачу заменить его на более справедливый и представительный. Внешняя политика Трампа призвана любыми средствами нарастить экономическую мощь США и повысить способность использовать все возможные мировые ресурсы на нужды внутреннего американского развития.

 

Остальные страны будут расширять свой арсенал противодействия американскому нажиму, комбинируя разные способы. Это и избирательная поддержка элементов прежнего порядка, и наращивание собственного ресурса, и временные коалиции с другими государствами для защиты совпавших в данный момент интересов, и сепаратные сделки. Америку и большинство её партнёров-оппонентов объединяет ситуативность как новый принцип.

 

Противостояние без компромисса

 

Характер военных действий и целеполагание участников сейчас являют контраст с первой половиной XX века. Ключевой чертой стратегического мышления прошлого столетия стало принятие необходимости тотального разгрома и капитуляции оппонента как способа разрешения системных противоречий и создания предпосылок мирового порядка. Неразрывно связанные друг с другом Первая и Вторая мировая война стали определяющим историческим опытом. Страны антигитлеровской коалиции добились тотальной победы, уничтожив противника (Германию в Европе и Японию в Азии) в военном отношении и полностью переформатировав политические системы на его территории.

 

[6] Справедливости ради, тотальным было поражение только основных противников – Германии и Японии. И только в этих двух случаях послевоенная оккупация стала фактором, определившим траектории развития этих стран по сей день, что само по себе доказывает беспрецедентную прочность результатов победы, одержанной в 1945 году. В отношении их сателлитов державы-победительницы действовали гибко и избирательно.

 

***

 

В «1984», самой знаменитой антиутопии уже упоминавшегося Джорджа Оруэлла, сверхдержавы пришли к пониманию того, что основная роль ядерного оружия является сдерживающей, уже после того, как обменялись ударами. К счастью, в реальной жизни человечество сделало такой вывод без апокалиптического эксперимента. Ядерное оружие не сразу, но изменило представления о возможности тотальной победы в столкновении великих держав. И стало средством, отбивающим желание развязывать мировые войны. Но концептуально оно лишь усилило настрой на полный разгром или же защиту от него. «Нападающий первым погибает вторым» – такой принцип лёг в основу ядерного сдерживания. На этом до сих пор основаны отношения США и России как ядерных супердержав.

 

В холодной войне, противостоянии по природе идеологическом, тоже был заложен пафос борьбы на уничтожение. Обе стороны изначально ставили задачу не просто взять верх над оппонентом, а изменить его общественно-политическую и экономическую формацию. И противоборствующие стороны, не рассматривая безоговорочной военной победы, стремились разгромить противника на других фронтах – будь то идейный или экономический. В СССР последним лидером, настроенным в этом смысле на тотальную победу, был Никита Хрущёв, а вот в США идея борьбы до победного конца не умирала никогда. И там окончание холодной войны было естественным образом воспринято как полная победа над Советским Союзом. Вера последних советских лидеров, что они не проигрывают, а _заканчивают_ холодную войну, а первых лидеров новой России – в то, что они оказались на _победившей_ стороне, ничего не меняло в восприятии Запада. То, что произошло с СССР и созданными им военными и экономическими альянсами, напоминало разгром не военный, а идейно-политический.

 

Это ощущение триумфа породило иллюзию, что возможно построить идеальный мир, где торжествуют единственно верные принципы либеральной демократии, страны же, находящиеся на «правильной стороне истории», вправе решать судьбу остальных. Теперь военные интервенции были продиктованы не сдерживанием геополитического противника на дальних рубежах, а соображениями универсального морального характера. Использование силы преподносилось как борьба добра со злом, а она не подразумевает компромиссов, только безоговорочную победу. Отсутствие противовеса западной мощи на протяжении четверти века породило соблазн произвольного применения силы. Примеры хорошо известны.

 

***

 

Назад, в будущее

 

Логика экзистенциального противостояния, оправданная в годы Второй мировой, стала применяться к локальным конфликтам, банальным по меркам холодной войны. Только в этой атмосфере могли появиться Международный трибунал по бывшей Югославии, вдохновлённый Нюрнбергским и Токийским трибуналами над военными преступниками, и Международный уголовный суд. А в начале нового тысячелетия та же логика была оформлена в концепциях «война с террором», «страна-изгой» и «ось зла».

 

Кризис вокруг Украины стал кульминацией процесса, начавшегося по окончании холодной войны. Его суть: НАТО является инструментом предотвращения любых альтернативных решений в сфере европейской безопасности. Иными словами, средством нанесения окончательного политического поражения России, которая, не найдя себе достойного места в предлагаемой системе, стала её противником. После февраля 2022 года идея _политического поражения_ превратилась в идею поражения _военно-политического_, даже стратегического. В атлантическом сообществе исходили из того, что такое достижимо.

 

Первым, кто осознал обратное и открыто сказал об этом, стал Дональд Трамп. Он инициировал переговоры с Москвой по украинскому вопросу, демонстрируя принципиальную готовность к компромиссам, что автоматически уводит процесс из моральной плоскости, где торг не уместен, в другую категорию. «Сделка» по Украине, даже если она будет достигнута, вряд ли устранит имеющиеся противоречия. Рецидивы практически неизбежны. Но реалистичной целью будет уже не тотальный разгром, а постоянная коррекция сложившегося положения (всем набором имеющихся средств), ситуативное выбивание более выгодных условий на ближайший период.

 

Если подобная модель систематически закрепится в международных отношениях, можно будет констатировать своеобразный ренессанс внешнеполитической практики XVIII века. Его история полна кровопролитными войнами. Однако они, как правило, не приводили к полному разгрому противника. Заключая мир, стороны готовились к новой схватке, но, вступая в неё, рассчитывали скорее на более выгодные условия мира, чем на уничтожение оппонента. Важной поправкой становится то, что три века назад центром мировой политики была Европа. Сегодня же такие подходы становятся всеобщими.

 

А как же ядерный фактор? Он, будем надеяться, удержит страны от масштабного обмена ядерными ударами. Но, как показывают события, не сможет предотвратить развязывание крупных конфликтов с использованием обычных вооружений. Более того, в новой модели нельзя полностью исключить вероятность применения тактического ядерного оружия, что считалось недопустимым в период «зрелой» холодной войны.

 

Конец универсальности

 

О дипломатии сегодня принято говорить в прошедшем времени, сокрушаясь об утрате образцов дипломатического искусства предыдущих двух столетий. Рассуждают о том, что настала эпоха коротких стратегий, в ходу лишь оперативные провокационные внешнеполитические мероприятия, нацеленные на немедленный публичный эффект. А они не нуждаются в дипломатических договорённостях и сложных переговорах.

 

Это справедливо только отчасти. Правильнее считать уходящей универсальность международных подходов. Объекты, ресурсы, институты, которые до недавнего времени виделись всеобщим достоянием, США превращают в собственные инструменты. Будучи одним из создателей и главным донором этих сущностей, Вашингтон уверен, что обладает правом монопольно определять критерии справедливости, когда что-то затрагивает американские интересы.

 

Лицемерия теперь меньше, прежде провозглашаемая универсальность норм регулярно становилась ширмой для односторонних действий самых сильных. Откровенность американской политики, подчёркивающей исключительно национальную выгоду Соединённых Штатов, стала для многих неожиданностью, а для кого-то новым ориентиром. США работают над укреплением национального ресурса, в том числе за счёт союзников. В Вашингтоне не испытывают ни малейшего стеснения, и, что примечательно, окружающие быстро привыкли воспринимать такое поведение как норму.

 

Трансформация американской гегемонии (а основная причина, как сказано выше, – осознание ограниченности возможностей) не сопровождается возникновением понятного силового равновесия, которое хоть в чём-то напоминало бы ситуацию после Второй мировой войны. Тогда консенсус трёх крупнейших держав-победительниц позволил создать систему взаимных дипломатических консультаций, которые легли в основу международного устройства.

 

Оси военно-политического напряжения налицо: США – Китай, Россия – НАТО, Индия – Пакистан, Индия – Китай, Израиль – Иран. Все они напоминают сжатую пружину: в любой момент может произойти резкая вспышка – синхронная или асинхронная. Мы были свидетелями этому в последний год: военный кризис между ядерными Индией и Пакистаном, нападение ядерных Израиля и Соединённых Штатов на пока безъядерный Иран – и всё это на фоне продолжающегося украинского конфликта с прямым участием России и косвенным, но интенсивным – стран НАТО.

 

В большинстве случаев (когда речь идёт о значимых странах) реальное соотношение потенциалов заранее оценить трудно. И военное столкновение, которое и так никогда не протекает по запланированному сценарию, тем более непредсказуемо. Стратегическая победа над оппонентом представляется даже крупным державам недостижимой, а цена попытки её достичь превышает ту, которую кто-то готов платить. В этом, в частности, имел возможность убедиться Израиль. Не только в неполные две недели войны с Ираном, которая поставила массу вопросов и не позволила достичь стратегических целей, но и в противостоянии с движением ХАМАС, где финала не видно. Индия и Пакистан после нескольких дней острого военного кризиса предпочли сделать шаг назад, осознавая – дальнейшая эскалация обернётся катастрофическим развитием событий.

 

Недостижимость стратегической победы над оппонентом делает невозможным и глубокое урегулирование этих кризисов. Но не отменяет целого ряда практик межгосударственного взаимодействия, дипломатии, которые сохраняют эффективность.

 

***

 

Классическая дипломатия в новых условиях

 

Одной из распространённых практик, особенно явной во взаимодействии Соединённых Штатов с их партнёрами, являются известные ещё по истории Древнего Рима **патрон-клиентские отношения.** Патрон выступает гарантом социального статуса, безопасности, юридических прав и экономического благополучия клиентов. Те должны в ответ участвовать в охране и укреплении его благосостояния, предоставляя по требованию услуги, физическую силу, голос на выборах и материальные ресурсы.

 

Особой обязанностью клиента в Риме было ежедневное приветствие (salutatio) в доме патрона. После недолгих колебаний европейские союзники США отбросили иллюзии демократического равенства и начали осваивать любимый Дональдом Трампом способ коммуникации, оказывая ему королевские почести и упражняясь в лести. Украина является одним из наиболее слабых клиентов всей патрон-клиентской сети, но Вашингтон не может оставить её без потери статуса и уважения со стороны клиента.

 

Такого рода патрон-клиентская сеть устойчива и будет сохраняться, пока Соединённые Штаты выполняют, с точки зрения клиентов, базовые условия взаимных отношений. Но то, что в глазах американцев выглядит как приведение в порядок (прежде всего в финансовом плане) патрон-клиентских отношений, для многих клиентов – крупнейшая за несколько поколений встряска и стимул переоценить содержание этих отношений.

 

Второй распространённый вид дипломатической практики – **международная солидарность по идейным основаниям**. Идейная солидарность – наиболее эффектная форма, но она требует постоянной идеологической возгонки, поддержания энтузиазма и не даёт участников немедленных преимуществ. В условиях системного конфликта, как, например, во время холодной войны, поддерживать идейное единство было легко, поскольку не требовалось объяснять, зачем оно и против кого.

 

Однако эрозия структурированной конфронтации внесла диссонанс в стройную модель. Ход украинского кризиса продемонстрировал её шаткость. С конца 2021 года идейной основой солидарности между Европой и Америкой служило противостояние с Россией. Издержки в наибольшей степени ложились на Старый Свет, однако фактор идейной близости (безусловное моральное осуждение России и твёрдая уверенность в преимуществе Запада) и единства целей сглаживал дискомфорт. В 2025 году Соединённые Штаты изменили позицию, взяв курс на дистанцирование от прямой вовлечённости. Европе понадобилась собственная схема идейной солидарности на основе противостояния русской угрозе. Стратегическим замыслом остаётся прежняя надежда на возможное поражение России в случае предоставления Украине всей возможной помощи. Между строк читается намерение европейцев пролонгировать украинский конфликт и позволить себе на горизонте четырёх-пяти лет создать вооружённые силы, которые, как они считают, должны сдерживать России от военного вторжения.

 

Это третий вид дипломатической практики в эпоху кризиса международного порядка – **дипломатическая солидарность друзей против общего врага.** Такой схемой пользуются страны ЕС против России, но и Россия фактически апеллирует к тому же. Так, сотрудничество России и КНР принципиально объявляется не нацеленным против третьих стран, но ориентировано на координацию действий против синхронного давления Запада на Россию и Китай. К той же схеме сотрудничества примыкают на своих условиях и по разным причинам другие страны, чему способствует ужесточение давления Соединённых Штатов по экономической линии, к которому примешиваются и политические мотивы. Примеры последнего – нападки Вашингтона на Бразилию и ЮАР (здесь, помимо прочего, явно проступает и оттенок личного отношения американского президента). География симпатий и соперничества расширяется. Например, к действиям Израиля в Газе небезразлично отнеслись в Пакистане, Индонезии, той же Южной Африке.

 

Четвёртый тип дипломатической активности – опосредованная **дипломатия между противниками, которые пребывают в силовом равновесии,** а, значит, нет шансов на военную победу и достижение стратегических целей прямой конфронтацией. Этот тип дипломатической практики по-разному присутствует между США и КНР, Индией и Пакистаном, отдельные элементы можно найти между Израилем и Ираном.

 

С приходом Трампа такой подход начал проявляться в отношениях между Россией и Соединёнными Штатами, которые осознали, что никакой объём военной помощи Украине не позволит ей одержать верх, зато может глубже вовлечь США в кризис и создать риски ядерной войны. Дональд Трамп, однако, отказывается рассуждать в категориях силового равновесия, уклоняясь (по крайней мере – пока) от глубоких структурированных переговоров, которые предлагает ему Россия. Его горизонт – быстрое замирение, остановка военных действий по линии соприкосновения, констатация грандиозного дипломатического успеха и переключение внимания на что-то другое.

 

***

 

Наконец, пятая дипломатическая активность – **солидарность стран, объединённых общим экономическим интересом**. Схема сотрудничества должна быть достаточно простой, равноправной и всем понятной, давая очевидные материальные результаты, которые приемлемы для всех и поддерживают соблюдение договорённостей. Так действует соглашение ОПЕК+: несмотря на неоднородность участников, оно позволяет на протяжении многих лет координировать действия основных поставщиков энергоресурсов.

 

Тем же принципом руководствуются и страны Евразийского экономического союза. Хотя их политические векторы не идентичны, очевидные экономические преимущества сотрудничества перевешивают всё остальное. На таком основании и непубличные переговоры о новых способах экономических расчётов – в национальных валютах, с использованием криптовалов, других активов и схем, спектр которых расширяется по мере того, как Соединённые Штаты используют доллар и собственную финансовую систему для преследования оппонентов. Дискретные сделки с прагматическим результатом способны объединять широкий круг стран, заинтересованных в развитии и преуспевании, и со временем приблизят возникновение новой системы финансово-экономических отношений.

 

Никуда не ушла и **фундаментальная дипломатическая практика**, которая создаёт и поддерживает структурированные отношения между крупными странами, как мы видим это на примере России и Китая, в Евразийском экономическом союзе, БРИКС, ШОС и других сообществах.

 

Все описанные типы – фундаментальная дипломатическая практика между равными, прагматичные дискретные сделки, дипломатия идейной солидарности, оппортунистические «короткие стратегии», патрон-клиентские отношения – существуют параллельно и постоянно видоизменяются.

 

Отличие полноценной большой дипломатии от её суррогатов – отсутствие предопределённого финала. Казалось бы, это подразумевается само собой. На то и переговоры, чтобы прийти к взаимоприемлемому компромиссу на основе уступок со стороны всех. Однако на практике подобное стало редкостью после окончания холодной войны, особенно если это касалось крупных и значимых конфликтов. Считалось, что есть «правильный» исход, к которому стороны должны прийти. И определялся он тем, как представляли себе справедливость ведущие западные страны. Наиболее наглядный пример – Югославия на разных этапах её дезинтеграции. Такие же лекала пытались применить в Сирии, есть и другие примеры.

 

***

 

Само по себе это необязательно означает злонамеренность, но подход исходил из наличия правого и виноватого в конфликте. Урегулирование должно быть в пользу правого, а виноватому позволительно смягчить его условия, не более того. Понятно, что вина и её отсутствие определялись на базе представлений, свойственных либеральному мировому порядку. Другие толкования не принимались. Именно поэтому подход Трампа, заявившего, что в российско-украинском конфликте он не находится на чьей-то стороне, а хочет способствовать прекращению военных действий, показался многим революционным. Хотя на деле это возвращение к обычной практике.

 

В эпоху осыпающегося порядка и постоянного возникновения новых очагов противоречий пространство дипломатии расширяется. Но её задачи – не разрешать эти противоречия, а поддерживать их на уровне, позволяющем избегать фатальных конфликтных проявлений, и добиваться хотя бы минимально необходимой кооперации.

 

Имеют ли войны смысл?

 

Полицентричная международная система с гарантиями сдержек и противоресов не сложилась – некому поддерживать порядок в региональных и локальных кризисах. Мощи единственного военного гаранта, каким себя до последнего времени видели Соединённые Штаты, недостаточно, чтобы регулировать множественные кризисы. Молниеносное вмешательство – военное или дипломатическое, чтобы быстро объявить о достигнутом результате, – максимум того, на что сейчас готовы США.

 

Мир, в котором нет очевидных правил и отсутствуют те, кто надзирает за их соблюдением, кажется неуютным. Упорядоченность – отнюдь не историческая нор- ма международных отношений, но подавляющее большинство ныне живущих на Земле выросли в условиях некоего порядка, это привычно. И странно, если никакого не будет.

 

Однако каково происхождение правил, лежавших в основе любого международного порядка? Все они – продукт конфликтов внутри Запада на протяжении нескольких столетий. Того периода, когда Запад являлся не просто законодателем мод в мировой политике, а, собственно, этой политикой и был. Сейчас отношения внутри Запада и с Западом – лишь часть мировой политики – иногда более, иногда менее важная. Остальной же мир не имеет традиции правил в западном понимании. Так откуда же теперь возьмутся общие правила, на основе которых установится мировой порядок?

 

Военные конфликты за правила игры (включая право системно навязывать другим выгодные для себя условия), которые велись на протяжении четырёхсот лет, не дают желаемого результата. Итогом трёх десятилетий американского доминирования стал вывод о его практической невозможности, несмотря на гигантский перевес США по совокупной мощи. И главный импульс против гегемонистской политики поступил изнутри американского общества, которое перестало видеть для себя выгоды от такого положения собственной страны.

 

Теоретически достижимыми могут быть цели, которые ставятся в ходе конфликтов иного рода, – междусобных и войн за конкретную спорную территорию. Такие примеры были, последний по времени – возвращение Азербайджаном контроля над Карабахом. Опыт нескольких десятилетий: сецессионизм и ирредентизм при определённом наборе факторов работают, проекты переделки существующих государств по принципам либеральной демократии через вооружённую интервенцию – нет.

 

Однако издержки любых кампаний невозможно чётко просчитать. Как и определить цену, которую общество готово платить за успех. У государств и обществ нет внутреннего запроса ставить всё на карту победы в каком-либо вооружённом противостоянии. Так, Соединённые Штаты понимают, что не смогут, как раньше, воспользоваться глобальным доминированием, а попытка отстоять его в полном объёме обойдётся чрезвычайно дорого. Россия не станет рисковать собственной социально-экономической стабильностью ради решительной победы в военном конфликте. Исключение составляет прямая полномасштабная агрессия, но её вероятность против ядерной сверхдержавы стремится к нулю. Вообще, настоящую угрозу существованию великих ядерных держав представляют только внутренние проблемы. Индия и Пакистан не готовы ставить под угрозу своё развитие, чтобы закрыть территориальный вопрос. Но продолжат участвовать в этом конфликте как части более широкой дипломатии.

 

Возможно, изменилось назначение войн. Теперь их смысл – не победа (достижение всех целей одного из участников), а поддержание баланса, необходимого для относительно мирного развития. Снова отсылка к довольно давним эпохам.

 

***

 

Субституты вместо институтов

 

Существующая система не является невыносимо несправедливой для кого-то из игроков. Иными словами, она не настолько плоха, чтобы требовать революционных решений. Мир пережил достаточное количество социальных (и политических) катаклизмов на пути самоосознания: понимания, как управлять природой, контролировать наиболее деструктивные социальные и политические процессы. Сейчас такая способность развилась до высокого уровня.

 

Эпоха больших идей, теорий, программ и ожиданий, судя по всему, закончилась – фрагментированный и крайне разнородный мир не способствует обобщениям и универсальным проектам. А нынешняя структура мира едва ли изменится скоро. Страны делятся по принципу, насколько чётко они понимают свои планы на будущее. Лидирует Глобальный Юг – он твёрдо нацелен на обретение максимальных возможностей для развития. Далее следуют Китай, Россия и США, для которых определяющим также является внутреннее преуспевание, но имеется важный компонент, связанный с сохранением великодержавного статуса. Замыкает воображаемую кавалькаду Европа, превратившаяся из флагмана либерального миропорядка в аутсайдера полицентричного мира. Как бы то ни было, национальные планы, даже самые амбициозные, исходят из существующих возможностей и реалистичных, то есть доступных, способов их расширения, но не требуют глобальной перестройки.

 

Зато политическая и экономическая система постоянно генерирует новые адаптационные механизмы для управления общественной и хозяйственной жизнью, предохраняющие от того, чтобы случайные факторы не стали причиной большой трагедии. Справляться с такой задачей в будуне поможет искусственный интеллект как инструмент качественно нового уровня. Технический прогресс ещё ни разу в истории не приводил к ослаблению позиций разума: так, книгопечатание хоть и позволило тиражировать невероятное количество глупостей, сделало более востребованным умение читать и осваивать всё более сложную технику. Это же, надеемся, относится и к искусственному интеллекту.

 

Невозможность революции в мировой политике блокирует большие перемены, вопрос о которых как на национальном, так и на международном уровнях становится элементом дискурса, а не практики. Постоянно происходит спонтанный поиск новых решений – субститутов, позволяющих не только избегать накопления критической массы проблем, но и формировать иную реальность. Это прежде всего касается сферы взаимодействия экономики и главного инструмента государственного управления – социальной политики. Однако есть они и в сфере международных отношений – посредничество великих и средних держав заменяет собой уходящие международные институты (см. выше – о дипломатических практиках).

 

Реальность, формирующаяся на основе субститутов, может оказаться сильно отличной от той, что мы считаем идеалом на основе опыта предыдущих эпох во всех областях международной общественной жизни – управление мировой экономикой, правила и нормы поведения (ценности), способы урегулировать неизбежные конфликты и находить решения (дипломатия) и так далее. Постепенно именно субституты образуют ткань мировой политики, которая станет намного более прочной перед лицом вызовов и угроз, чем фиксированные порядки прошлого. Ведь их основной заслугой (и задачей) было воплощение и оправдание баланса сил между ведущими державами. Современные процессы могут привести к тому, что изменение баланса станет менее важным, а существующие в мире порядки – де-факто более демократичными.

 

Базовую проблему несправедливости, вызванной разными силовыми возможностями государств, решить невозможно. Но даже та система, что есть сейчас, справедливее той, что была раньше – в имперский, биполярный или краткий однополярный периоды международных отношений. Хотя бы потому, что на глобальном уровне нынешняя модель взаимоотношений устойчивее к вызовам, связанным с внутренними проблемами, которые переживают общества, и их спонтанным поведением вовне. Примеры: преодоление, пусть и с немалыми издержками, общемирового кризиса, связанного с пандемией, а также приспособление мировой системы к санкциям, торговым и обычным войнам. Характерно появление феномена мирового большинства, уклоняющегося от участия в конфликтах и не занимающего ничью сторону, но готового к сотрудничеству со всеми.

 

Итак, современный мир удивительно устойчив к вызовам, порождаемым двигателями его развития. И его устойчивость – не попытки зацепиться за прежние связи или сохранить имевшиеся ранее возможности в условиях исчезновения международного порядка, созданного Западом. Она связана с более фундаментальными изменениями как структуры мира, так и внутреннего развития государств. И это не «самые большие перемены со времени…». Это просто новые времена, которые не надо ни с чем сравнивать.